– Смотри, Ариша, вот сережки мои, – тетя Саша вынула из мягкой, словно только что приготовленная галушка, мочки уха золотую сережку с темно–красным, граненым камнем посередине. – Нравятся?
Ариша восхищенно кивнула.
Золотые лепестки обрамляли красную, граненую серединку, вниз тянулся золотой стебелек с двумя листиками по бокам. Серьги были тяжелыми, камень в них сиял винно–бордовым, кровавым цветом.
– Хорошие серьги, дорогие. Их мне отец подарил. Купил за баснословные тогда деньги, аккурат перед войной. В лавке у старьевщика нашел. На, погляди, примерь!
Женщина положила на подставленную девчушкой ладошку украшение.
Ариша подошла к зеркалу, приложила серьги к своим аккуратным, тонким, маленьким ушкам.
– Большеваты, да и не проколоты ушки-то у тебя! – покачала головой тетя Саша, встав за Ариной и глядя на ее отражение. – Ну, ничего, подрастешь, возьмем иглу, прокалим, ушки тебе подготовим, эти сережки так сразу и наденешь.
Ариша, побледнев, отпрянула и сунула драгоценности обратно в руки тетки.
– Не надо иглой! Я боюсь. Игла большая, острая, мне Татка рассказывала. Ей мама протыкала, Татка орала как резаная. Я не хочу.
Александра помолчала, потом пожала плечами, махнула рукой и продолжила:
– Ну, как скажешь. Всё равно все тебе достанется. Всё, что с войны сберегли, что в эвакуацию увозили, в белье нательном прятали, всё теперь твое будет. Мне уж ни к чему.
– Да что ты такое говоришь, тетя Шура! Тебе еще жить и жить, красавица, умелица! – девочка обняла родственницу за плечи, стала целовать ее морщинистое, бледное лицо. – Не говори ерунды!
Александра чуть отстранилась и продолжила:
– Вот что еще! Если надумаешь продавать, имей в виду, – Александра подняла вверх указательный палец, – одна сережка с изъяном. Вот, гляди, с обратной стороны камешек отколот. Это еще в революцию, говорят, хотели камни вынуть, да не вышло. А след остался.
Девочка пригляделась. Действительно, на одном красном камешке был скол, неровный, будто ковыряли чем.
– Из-за этого следа серьги подешевле шли. Вот мне и достались, – Шурочка кивнула в ответ своим мыслям, погладила Аришку по прямой, худенькой спинке и пошла ставить самовар…
… Арина часто навещала сестру своей матери, тетю Сашу. Та жила в полуподвальной комнатке, в доме рядом с церковью. Говорили, что раньше в этих комнатах обитали монахини, а потом их раздали тем, чьи дома пострадали при бомбежках.
Четыре крутые ступеньки вели вниз. На них то и дело ссыпалась земля, по ним текли весной ручьи, а зимой наледь была такая, что можно было как с горки съехать вниз. Небольшая комната, узкий коридор, ведущий в общую, на три семьи, ванную, темнота и плесневелый запах старости – Ариша знала всё это с малолетства.
Одно время, когда девочкина мать сильно болела, тетка взяла ребенка к себе. Кроватку для малышки ставить было некуда. Тогда Саша уговорила мужа выдолбить в толстенных, как будто в несколько бревен, стене уголок, словно в скале пещеру. Получилось. Управдом поворчал, поворчал, но тетя Саша сунула ему денежку, тот и успокоился. А получившийся чуланчик так и остался за Аришей. Приедет, там уж и кроватка ей, и полочку дядька соорудил, книжки можно поставить, кукла, щекастая, растрёпанная сидит, глазами хлопает…
Арина любила бывать у родни. Особенно хорошо было летом, когда, насидевшись в прохладном подвальчике, вылезаешь прямо через окошко в палисадничек. Там, на зависть соседям, тетя Саша растила диковинные, полосатые, точно арбуз, кабачки, пузатую, оранжево-солнечную, медовую на просвет тыкву; лелеяла огромный, не обхватить, куст «Золотых Шаров», копалась на грядках с укропом и петрушкой. Окошко, совсем чуть-чуть поднимающееся над землей, как будто постоянно подглядывало с прищуром за земной жизнью, следило за всем исподтишка, неохотно выпуская наружу вертлявую Аришку…
Столько лет прошло, а тетя Саша все еще живет в своей комнатке. Другого жилья не дают, только обещают, а тетка стареет. Уж схоронила она мужа, так и ушел он в могилу с вражеским осколком в пяти сантиметрах от сердца, уж подросла Арина, пошла в восьмой класс. Мама Ариши, Екатерина, помыкавшись вдовьей долей, вышла замуж второй раз…
… – Ариш, там в комодике, пойди, отопри нижнюю дверцу! Да–да! Там ключик, ага! – Александра, попивая чай из изящной фарфоровой чашечки, сидела в кресле и руководила племянницей. – Там коробочка. В изысканных–то домах положено шкатулки держать, да продала я свою еще в сорок третьем… С жемчугами была да перламутровым узором. Цветы на ней были, радужным светом переливались, точно шевелились от ветра, а по бокам жемчужинки – маленькие-маленькие, розовато-белые…
Александра вздохнула. Жалко было ту шкатулку, жалко ушедшую молодость и глупую веру в счастье, что разбилось одним махом, пронесшись с воем и впившись в землю черным небытием…
– Так вот, у нас шкатулочки нет. Все в этой картонке храню. Открывай!
Арина послушно вынула из ящичка коробку и открыла.
Несколько колечек, цепочки, медальончик с карапузом внутри, крест на цепи, что остался от прадеда–попа…
– Это, девочка, твое приданое. Тут денег – на всю жизнь хватит! Я помру, заберешь, распорядишься, как сама решишь.
– Да что ты такое говоришь, тетя Саша! Ты живи, пожалуйста! Мы с мамой будем тебя навещать почаще. А, может, все же, к нам переберешься? В тесноте да не в обиде! Что тебе тут одной куковать?
– Нет, лапушка, не хочу. У вас своя жизнь, у мамки твоей новый муж, а мы с ним не ладим. Нет, ни к чему мне переезжать. Я уж тут…
Она осмотрела комнату, фотографию в тяжелой деревянной рамке, старый стол, что притащили со свалки, отполировали крышку и накрыли цветастой скатертью, стулья, разномастные, кривобокие, хранящие следы былых посиделок на праздники… Нет, не уехать уж отсюда. Да и как же цветы за окошком?! Погибнут!
– Ладно, садись, Аришка. Я пряников купила, сахарку колотого, коржики. Ты коробочку обратно поставь и садись. А я еще кипяточка сварганю, самовар остыл, я чайник поставила.
Тетя Саша тяжело встала со стула и, толкнув скрипучую дверь, нырнула в темноту коридора. Соседи, люди чрезмерно экономные, выворачивали на день лампочку и уносили к себе, чтобы трат лишних на освещение прохода не было.
Александра пару раз споткнулась о какие-то баулы, добрела, наконец, до кухни и прихватив полотенцем, понесла к себе булькающий кипятком чайник.
Заварка, с садовой мятой, уже томилась в фарфоровом чайничке, под крышкой с белым шариком -розочкой.
Племянница устроилась за столом под красно–сиреневым абажуром, Шурочка разлила по чашкам коричневато–карминовый, крепкий чай. За окном вечерело, из форточки потянуло прохладой. У тети Саши было хорошо, спокойно, как на даче, когда время остановилось где-то за околицей, притаилось там, давая возможность перевести дух…
Арина еще долго сидела в гостях, жевала сахарок, отгрызая его по маленьким кусочкам и держа за щекой. Тетя Саша развлекала ее и себя беседами, уговаривая воскресенье не заканчиваться никогда, застыть томным киселем, обволакивая одинокую жизнь вдовствующей женщины…
А в коридорчике приник к замочной скважине чей-то глаз, следил за Шурочкой и ее гостьей, всё подмечал, запоминал. Потом глаз отпрянул, увидев, что Ариша встала, собираясь идти домой…
… Так бы и ходила Аринка к тете, зимой или летом, вылезала бы в палисадничек погонять бабочек, пила бы чай с пряниками и сушками, да не судьба…
… В тот день Арина была в школе, а когда пришла домой, мать сказала, размазывая по распухшему лицу слезы, сказала, что тети больше нет, что ограбили ее комнатку, пролезли через окошко, пока Саша спала, тут хозяйку и инфаркт от страха разбил, мгновенно ушла…
Следствие шло вяло, никто ничего не видел, не слышал, пропало ли что, одному Богу известно, да Арине. Она вспомнила про украшения, про коробочку с цепочками да кольцами, следователь все записал, но наследства так и не нашли.
– Выплывает, вы не расстраивайтесь! – уговаривал он Екатерину. – Рано или поздно такие вещи объявляются. Надо подождать…
– Из-за украшений и напали, – любила повторять Аринкина мать. – Сколько раз я ей говорила, чтоб продала! На кой ей эти безделушки там сдались?! Сама жила как беднота, а под сукном – драгоценные камни прятала… Глупо.
– Не надо, мама! Перестань! – Арина вжималась в подушки диванчика. – Что теперь зло-то оправдывать? Разве ты будешь виновата, если зимой поскользнешься и проломишь себе голову? Что ли сама? Мол, надо было смотреть, куда идешь…
– Это совсем другое! Не мешай всё в кучу!
– Ладно, забудем. Спокойной ночи! – Ариша после таких разговоров уходила в свой, отгороженный шкафом, закуток и лежала, закрыв глаза и вспоминая, как им с тётей Сашей было хорошо… А еще вспоминала, как обещала тетя Саша ей все свои украшения. Арина вроде и не любила наряжаться, но цену деньгам знала, а уж золоту–то и подавно…
… Отболело сердце по погибшей тете, девушка уже окончила школу, поступать в институт собиралась, да мать заболела, отец пропадал на сменах, значит, ухаживать за больной должна была Ариша.
Девушка и не расстраивалась. Ну, что в этом такого? Год туда, год сюда, успеется! А пока нужно было придумать, как подзаработать, чтобы возместить потерянную мамину зарплату.
Ариша пробовала многое – торговала конфетами с лотка, сидела в киоске с газетами, разливала газировку, цокая гранеными стаканами где-нибудь в «злачном» месте. Но нигде особо долго не задерживалась, потому как маму нельзя было оставлять надолго.
Когда Кате стало чуть лучше и она уже сама могла доковылять до кухни, чтобы подогреть себе еду, Арина вплотную занялась поисками работы.
– А что, Аришка, – глядя, как девушка хлопочет на общей кухне, сказала вдруг соседка, Ирина Анатольевна, женщина хваткая, пронырливая, служащая где-то в общепите, – иди в прислугу.
– Чего? – Арина искоса глянула на Ирину. – У нас рабство отменили.
– Ой, ну, что ты начинаешь! У многих занятых и важных людей есть свои Глашки да Парашки, хозяева приказы отдают, а эти готовят, пыль трут и жалование за это получают. И в тепле, и при еде всегда, а уж об интерьерах я и не говорю. Всё лучше, чем в твоем киоске сидеть! Хоть красивой жизни насмотришься, будет, к чему стремиться!
– Да такие места все заняты, и рекомендации надо, а то мало ли, может я воровка… – Ариша пожала плечами, схватила с плиты сковороду и понесла в комнату. – Ладно, подумаю, спасибо!
– Подумай, подумай! У меня и место есть. Тут недалеко, я тебя устрою…
… Когда отцу очередной раз задержали зарплату, Арина пыталась устроиться на фабрику, что чадила рядом на весь район черно–сизым дымом, но не простояла у конвейера и недели, закружилось все перед глазами, едкий запах залепил ноздри, выедая все внутри и выстлав нутро своим склизким нагаром. Тогда, всё взвесив, девушка пришла к Ирине Анатольевне.
Та, красиво отставив руку с длинным мундштуком, прищурившись, рассматривала какие-то фотографии.
– Можно, тетя Ира? – Арина робко вошла, разгоняя клубы дыма.
– Заходи, Аринушка. Что случилось? Будешь мармелад? Меня тут на работе угостили, самодельный, яблочный, вкуснота! Попробуй!
– Нет, спасибо, Я вот по поводу работы… Вы говорили, что сможете устроить…
– Ах, это… Ну, я позвоню, узнаю. Ты подожди здесь…
Женщина медленно поднялась, поправила цветастый халат, сунула ноги в тапочки и плавно направилась к телефону, что висел на стенке в коридоре.
Арина, напряженно стуча ладошками по коленям, ждала.
– Всё, Ариша, завтра можешь идти. Люди деловые, ты там шибко–то про свои свободы личности не задвигай. Будешь послушной, тихой, незаметной, денег будет много. Вот, – тут Ирина нацарапала что-то на бумажке карандашом. – Вот адресок, рекомендации мои. Придёшь, на меня сошлешься. Но учти, ежели узнаю, что воруешь, ноги-руки повыдергиваю! Мою репутацию еще никто не губил безнаказанно!
– Да что вы, тетя Ира! Как можно такое и думать! – Арина положила адрес в карман платья. – А что там за люди живут?
– О! Чуть ли ни к министрам приближенные, – уверенно закивала Ира. – Большие дела воротят, государственные. Ты помалкивай и, знай себе, трудись. Окупится, всё окупится, заживете! Мать на море отвезешь, ножки побултыхать, отцу полегче станет, как поймет, что на тебя можно положиться. В общем, завтра иди. Сказали часам в восьми явиться. Хозяин встает рано, вот и обсудите всё …
… Ариша зашла в огромную парадную. Окна выше человеческого роста впускали внутрь сноп света, дробя его на кусочки стеклянной мозаикой. От разноцветного стекла на полу получались замысловатые узоры. В углу подъезда стояла пальма. Потолок упирался в нарисованное голубое небо с барашками облаков. Пол блестел отполированной узорчатой плиткой, лестница– загляденье, уходила ступеньками вверх, кажется, до самого нарисованного неба…
Девушка взбежала на третий этаж и замерла перед обшарпанной, дощатой дверью. Звонок черной пуговицей торчал из стены.
– Ладно, не будем драматизировать! – уговаривала сама себя Арина. – Дело хорошее же делаю, работу ищу. Подумаешь, прислуга, что такого?
Она нажала на дверной звонок, тот утопился внутрь стены, а потом сморчком выскочил обратно.
– Аркаша! Аркаша, открой, это от Ириночки пришли! – раздался за дверью женский голос.
Аркадий, крепкий, лысоватый мужчина в трико, белой майке и махровом халате, ворча, открыл дверь.
– Ну, что стоите? – он смерил Арину взглядом. – Коль пришли, то быстро на кухню. Посуды там гора, того и гляди, рухнет, разобьется.
Ариша зашла внутрь квартиры и оказалась то ли в музее, то ли в антикварной лавке, то ли в доме богача–нэпмана, что тащит к себе всё, что плохо лежит да ярко блестит.
Фигуры полуобнаженных нимф стояли бок о бок со слепой Фемидой. По полам – ковры, по стенам ковры с саблями и рогами. Мебель – сплошь красное дерево, с резьбой да вензелями.
И воздух… Тяжелый, наполненный кофе, приторно–сладкими духами и кислой капустой…
Аркадий отошел чуть подальше, рассматривая новую прислугу.
– А ты девка ничего, сладимся. Как зовут?
Девушка уже хотела ответить, как из дальней комнаты вышла сама хозяйка, запахнула темно–синее, со звездами и лунами кимоно на своем необъятном теле и улыбнулась.
– Ах, какая милая девушка! Как Ирочка и рассказывала! Проходите, голубушка, я сейчас вам все расскажу! Меня зовут Юлия Федоровна, а тебя как, милое создание? – женщина подошла совсем близко, рассматривая личико Ариши.
– Арина, – смутилась под ее взглядом гостья. – Так что нужно делать? И какой рабочий день, и…
– Батюшки, сколько вопросов! – колокольчиками зазвенел легкий, на удивление приятный в таком грузном теле, смех хозяйки. – Все по порядку, милая. Пойдем!..
… Арину устроило всё – и деньги, которые ей обещали платить хозяева, и работа в квартире–музее, и то, что Юлия Федоровна обещала, если нужно будет, помогать с лекарствами для матери.
– Надо же, как Бог привел! – говорила она потом маме. – Такая красота у них! Аркадий этот часто по каким–то поездкам пропадает, говорит, что государственной важности. А Юлия дома, уютная такая женщина, добрая!
– Ох, девочка, зря ты во все это ввязалась. Стыдно – в прислугах-то ходить, на чужой кухне спину гнуть! И все из-за меня!.. – Екатерина сокрушённо цокала языком, потом спохватывалась. – Ладно, ничего, зато в красоте побудешь. Только вот не все то золото, Ариша, что блестит… Как бы беды какой не было…
– Да какая беда! Люди при государственной службе, надежные, меня не обижают. Выбрось, мама, все из головы. Всё хорошо будет.
… Арина мыла, стирала, подавала обед и ужин, варила кофе, ходила по поручениям на рынок, относила в чистку Юлины наряды, гладила рубашки для Аркадия Львовича. Шутка ли, к самому министру на аудиенцию ходит, значит, должен выглядеть хорошо!
– Юлия Федоровна, – однажды решилась спросить Ариша. – А в каком же министерстве служит Аркадий Львович? Ни с театром ли связан? Очень хочется мать сводить в театр, она так мечтает…
Юля смущенно рассмеялась своим звонким колокольчиковым смехом.
– Да я, признаться, никогда его не спрашиваю о делах, милочка. И вам не советую. Там все так секретно, тайно… Может, и театр там есть, коль такие красивые вещи мой Аркаша в знак благодарности получает от великих своих начальников!
Юлия обвела рукой убранство квартиры, остановила взгляд на огромных, точно копия Курантов, часах.
– Ты, Ариша, иди, ужин подогревай. Скоро хозяин придет, кормить будем! А, и вот еще что, там, на столике в прихожей, деньги за этот месяц. Возьми, не забудь.
Арина поблагодарила Юлию Федоровну, сунула конвертик в сумочку и пошла разогревать наверченные сегодня к обеду голубцы. Ждали Аркадия днем, да не пришел, позвонил, чтоб ели без него, так, может, отужинает он Аришиной стряпней…
Но Аркадий Львович не появился ни к ужину, ни к вечернему чаю.
– Пойду я, Юлия Федоровна, – снимая фартук, сказала Арина. – Мне еще маме уколы надо сделать.
– Как она? – несколько рассеянно осведомилась Юля и, не слушая ответа, поставила на проигрыватель пластинку. Запел Шаляпин, унося женщину в мир грез и томных вздохов.
А Ариша тихо вышла вон, на ходу набрасывая пальто…
С Аркадием она столкнулась в парадной. Тот, сильно выпивши, веселый, какой-то помятый, кажется, даже с синяком под глазом, умело замаскированным театральным гримом, зашел с улицы и остановился, преградив девушке дорогу.
– Бежишь? Куда бежишь? А ужин как же, а глаза твои ясные да глубокие, что море?..
– Я домой, Аркадий Львович! Меня Юлия Федоровна уже отпустила. Там Вам голубцы… Я все подготовила.
– Голубцы… – эхом повторил Аркаша, схватил Арину и, прижав к стене, стал щупать, словно товар на базаре. – Голубцы от голубки, хе–хе–хе!
– Пустите! Да вы пьяный совсем! Пустите, я закричу иначе! Жена вас дома ждет! – Арина вырвалась и стремглав выскочила на улицу, скатилась со ступенек и поспешила домой.
– Вот егоза! – мечтательно улыбнулся Аркадий. – Убежала… А я ей подарочек хотел дать, рыбке моей…
Мужчина вынул из кармана носовой платок, развернул его и поднес руку поближе к разлившемуся по полу пятну от светильника. Засверкали, заискрились, ломая на щепки тонкие лучи, золотые сережки, вспыхнул красным сердцем камень по серединке, бордово–винный, граненый, с изъяном на донышке…
