– Э-э, смотрите! Там там… Там дитё! Ребенок. Эй…, – Васька звал машиниста, махал рукой и не мог спустить глаз с того, что видел.
Вася сидел на потрескавшемся дощатом полу, спустив ноги со ступеней. Смотрел на густой еловый лес за мелькающими опорами, на убранные уже квадраты полей.
Ветер надувал штаны, приятно холодил разгоряченное у топки лицо. Он чувствовал в эти минуты себя, как будто в полете – сильным и мощным.
Вася-кочегар любил свой маневровый паровоз. Сейчас, на этом перегоне, можно было и отдохнуть.
– На Каменской подбросишь в топку, а пока сиди, – старый машинист, Пал Саныч, любил, когда Васька сидит вот с таким одухотворенным, хоть и закопченным от кочегарки, лицом.
А Василий относился к машинисту с почтением. А вот его помощника – заносчивого Лешку, недолюбливал. Противный, важный и насмешливый тип.
– Перекусим, что ли…, – потянул Лешка и полез в свой мешок, достал газетный свёрток.
Пал Саныч тоже достал свёрток. А Васька на этот раз проспал, бежал бегом, еды не взял, не успел.
– Ты чё там? Иди, перекуси…, – звал Лешка.
Васька отмахнулся. Оставалось ещё часа три до смены. Вчера дома он натушил капусты. А ещё вечером можно б сходить к Зинаиде, соседке.
Но при думе об этом стало не по себе. Было что-то нехорошее, давящее в их с Зиной отношениях, делающее Ваську в его собственных глазах низким и непорядочным.
Даже сейчас, глядя на залитую солнцем березовую рощу, при воспоминании о Зинаиде, стало нехорошо на душе.
И вдруг…
– Э-э, смотрите! Там там… Там дитё! Ребенок. Эй…, – Васька звал машиниста, махал рукой и не мог спустить глаз с того, что видел.
Ребенок сидел на земле, прижавшись спиной к стволу сосны, вытянув вперёд, казалось, босые ножки, низко опустив голову. Но Васька определенно видел, как повел ребенок головой за их паровозом. Живой…
– Где? Чего ты? – Лешка перегнулся в окно, но кусты уже скрыли ребенка.
Васька подскочил к Пал Санычу, потянул гудок.
– Сообщить надо! На станцию надо сообщить.
– Чего ты всполошился-то?
– Так ребенок там один.
– Да с чего ты взял? Грибы ж пошли. Вот и… Грибники, наверное…
– Не похоже. Один он.
– Так может мать где рядом, или бабка.
– Не похоже, – повторил Васька.
– Чё ты затвердил-то: «не похоже не похоже…», – ворчал Лешка, – Мало ли кто тут ходит, а ты… Гудишь тут без повода.
Васька молчал. Хотелось похлестче ответить Лешке, но он не находил слов, и от этого досадовал ещё больше. Он не знал, как объяснить, почему понял он, что ребенок, как будто, в беде. То ль поза у ребенка была такая, то ль молодым глазам Васьки удалось разглядеть взгляд мальца …
– Пал Саныч, спросим в Каменской – не ищут ли дитя, ладно? Вдруг заблудился ребенок. Он ведь на поезд смотрел, как будто, вродь, надеялся. Видел я.
– Спро-осим. Чё ж не спросить-то. Время есть. Нам водой там заправляться надобно.
Васька рычагом раздвинул чугунные дверцы топки. С какой-то поднявшейся изнутри обидой начал бросать в топку уголь. Лицо его озарилось красным отсветом.
Этот ребенок напомнил ему себя самого…
***
– Вась — кии! Вась-кии! Гаденыш! Гаденыш! Ты почем курям не дал? Ирод! Губитель…
«Губителю» было тогда шесть лет. От голодухи он пил сырые куриные яйца, рвал рябину, спал в пустом сарае, когда был наказан. А наказан он был часто. Один раз выставила его мать на мороз раздетого. Он хорошо помнил, как ревел, отдирая замерзшую солому от пола – пытался хоть чем-то укрыться, а потом побежал босой по снегу в дом соседний. Знал – теперь убьет его мать за такое, но бежал.
Не убила. Два дня пожил у соседей, а потом отправили его в больницу, оттуда – в детский дом. Соседка все вспоминала, как он нашел у них на полу закатившуюся под стол старую засохшую сушку, вцепился в нее зубами, а она никак не могла отобрать.
И странное дело – мать приезжала в детдом, плакала, просила ребенка ей вернуть. Его спрашивали – «Поедешь?». Он мотал головой, глядя в пол, шарахался от матери. Самое главное –мать ведь не пила. Просто жила в ней какая-то болезнь нервная – озлобленность, совмещённая с глупостью.
А потом началась жизнь детдомовская. Тоже нелёгкая жизнь. Он тогда замкнулся, любил прятаться в шкафчик и сидеть там тихо, чтоб его не трогали, не били старшие мальчишки. Он конопатым был, это какой-то признак – таких бьют часто.
А когда подрос чуток, научился стоять за себя. Его кулак был стёсан почти всегда. И всегда он был виноватым.
Не мог поднять руку только на женщин. А женщины на него могли – была такая одна …воспитательница Ирина Семеновна. Била ногами за то что нажаловался. Отправляла она его за обедами себе. Носил он ей прямо в кабинет. А тут директор с проверяющим на пути по коридору: «Кому несёшь?» Он и выдал, испугался строгости взглядов.
А она потом его … Он понимал, что если сейчас вдарит ей, то лететь ей в стену. Но не мог – женщина же. Плевал кровью и ревел потом в туалете.
Всякое было.
Когда после детдома направили его работать на железную дорогу, жил сначала в общежитии, в комнате на десятерых. Но даже там он уже вдохнул воздух свободы.
А после армии перевели его на узловую станцию Желобки в кочегары. Служебное жилье предоставили. Васька счастлив был бесконечно. Свой дом!
У него теперь был свой дом!
Желобки – разъездная станция с будкой стрелочника, двумя десятками старых и новых домов, крытых шифером, со школой, из крашенных зелёным досок и детсадом в частном небольшом домике.
Его не испугало, что домишко, который выделили ему, был щитовой, что в щели окон летел песок, что пол прогрызли крысы. Не испугало, не потому, что был он смел и рукаст, а потому, что у него никогда не было подобных проблем, он и не знал, что это – вообще проблемы. Не испугало и то, что возможно подселят к нему второго железнодорожника.
Жалеть и учить его было некому, кроме… Кроме соседки. Разведённая стрелочница Зина жила одна с восьмилетним сынишкой.
– О, горе луковое! Ступай к диспетчеру, говори, чтоб тебе хошь глины или цементу дали, замёрзнешь ведь, – учила Зинаида.
И пригрела. Может от жалости, а может от тоски по ласке мужской.
– Теперь жениться нам надо, да? – после первой же совместной ночи спросил Васька.
Зинаида упала в подушку от смеха.
– От ить! От ить! Жениться! Искала, искала и нашла… , – пышные ее плечи с бретельками от сорочки ходили ходуном от смеха.
Василий одевался, улыбался, просто, чтоб не выглядеть уж совсем дураком. Видно, жениться не обязательно… И было ему немного обидно, но и радостно, что жениться не придется. Жениться он как-то не хотел.
– Нет уж, Васек! У меня одно дитё исть! Второго не надобно… Но ты февраль-то перебудь у меня, а то ведь пропадешь в своей холупе холодной. И чему вас только учили в вашем детдоме!
Их отношения то прерывались, то продолжались вновь. Все зависело от перепадов настроения Зинаиды. И Васю эти отношения уже порядком тяготили.
***
Вот паровоз перевалил через вершину холма, и они увидели село. Прибыли в Каменскую.
– Пал Саныч, узнаешь? – перегнулся через перила Васька.
– Спрошу…
Машинист с помощником ушли в диспетчерскую, а Васька взял из шкафа жестяной чайник и мыло, спрыгнул на перрон и, пролезая под вагонами, направился к водокачке. Ему на станцию идти было незачем. О ребенке узнает и Саныч.
Там он скинул майку, отвернул кран, начал обмываться. Васька крякал от удовольствия, мыльная пена текла под ноги. Ещё мокрый он побежал обратно, поднялся в будку.
Саныч с Лехой вернулись буквально за ним. Спешили. Переводили их на запасной путь.
– Узнали?
– Чё?
– Ну, о ребенке- то…
– Ой ты, Вася! Погоди! Не до чего. Станция перегружена, там состав отогнать надо срочно… Пары подымай!
Васька включил стокер, и в топке зашуршало.
– Выходной зелёный, – уже кричал Лешка.
– Так мы не вернёмся? На станцию -то? – интересовался Васька, перекрикивая гудок.
– Не-е… Сразу пойдем. Тебе чего, домой неохота? – ответил за Саныча Лешка.
Василий сурово глянул на помощника машиниста и ничего не ответил. Вальяжный, холеный. Разве понять ему таких вот, как Васька? Или может такого, как тот ребятенок под сосной…
А пока шел отгон состава на другие пути, он опять подкатил к Санычу.
– Пал Саныч, я побросал там. Пока ждём, сбегаю я до станции, а? Спрошу. Я быстро, одна нога здесь…
– Куда! А коли не успеешь, говорю ж, перегруз, не дадут ждать…, – нервничал машинист.
– Да чего тут бежать-то. Я ж мигом… Я…
– Нет…
Но ожидание затягивалось, видя, как кусает Васька губы, машинист махнул рукой:
– Только, чтоб… Ждать не будем!
Но Васька, перепрыгивая рельсы уже несся к станции. В дежурку забежал без стука.
– Здрасьте! С маневрового я. Там ребенок в лесу. Мы видели. У вас дитя тут не терялось? Може ищут?
Девушка и пожилой диспетчер переглянулись. Нет, они не слыхали о пропаже. Никаких объявлений не было. Васька сказал, на каком километре видел ребенка, если вдруг кто хватится, и помчался к своему составу. Успел.
Они составили товарный и маневровый потихоньку запыхтел в путь обратный.
– Пал Саныч, а выкинь меня на сто тридцать шестом, – говорил тихо, пока Лешка ушел на площадку. Начнет выступать, учить жизни…
– Ты с ума сошел, паря! Смену отбросал, и не наездился? Как доберешься -то потом?
– Доберусь. Попутки ж будут, чего…
– Спятил. Увидел чего-то и придумал себе… , – ворчал Саныч.
– Я побросал там, и склон ведь … Ну, Саныч!
– Так правда что ли ребенок?
– Правда. И вроде как плохо ему. Ну ведь, коль так, не уснуть мне. Тормозни, Саныч…
– Ой, Васька. Дурачок ты и есть дурачок! Ладно… Вон только бутерброд возьми, а то не пушшу…
Леха, как и следовало ожидать, ругался больше Саныча. Учил жизни, предрекал, что все это зря.
Паровоз притормозил, Васька с авоськой в руках спрыгнул с лестницы, повернулись перед ним темные закопченые колеса, окатило Ваську белыми клубами и, отдуваясь, маневровый покатил дальше.
И как только гул его утих, запели птички, застрекотали кузнечики, как будто и не было тут только что железной громадины.
Василий направился вдоль лесной опушки по шпалам к тому месту, где видел ребенка. Место это он запомнил хорошо, дорога была знакомая.
Он перескочил полосу лесонасаждений, поднялся на лесной холм, шел быстро, почти бежал, перескакивая кочки и ветки. Вот она, эта сосна, вот овраг, уходящий в лес. Никакого ребенка тут не было.
Васька походил по округе, покричал даже. Но никто не откликнулся. Подошёл к месту, где видел ребенка. Да, он определенно был здесь. Примята хвоя, раскопана палочкой ямка.
Васька присел, немного передохнуть. Да, наверное, Леха прав. Просто– грибники с ребенком. Зря он устроил себе проблему. Теперь надо было идти в глубь леса, в Рябиновку, ближайшую деревушку, куда даже транспорт не ходит, а уж от нее выходить на трассу, ловить попутку.
Пешком в этих краях Васька не бывал никогда. Просто знал по наслышке о местных деревеньках, да смотрел карту местности.
Проще всего двигать в глубь леса было по берегу оврага. Туда Васька, все ещё озираясь в поисках ребенка, и направился.
Стояли прохладные летние денёчки. И вот вроде устал, был голодным, а лесу и этой прогулке был рад.
Вспомнил про бутерброд, сунутый ему Санычем, решил, что съест чуть позже. После горячности кочегарки, жара паровоза, здесь, от чистоты воздуха, аж закружилась голова.
Деревья уходили в голубое небо, совмещая над ним свои кроны, всплескивались стайки птиц, тихо журчала вода. Василий присмотрелся: по дну оврага, под камышами, бежал ручей. Это хорошо. Надо найти подход к воде, обмыться, и перекусить.
Но пока шлось легко, подхода к воде не попадалось, он отвлекся… Думал о своем. О Зинаиде, о жизни своей.
Саныч, хоть и ворчлив был, но проникся к нему. Всё уговаривал его – идти учиться на помощника машиниста.
– Понимаешь ли ты, Василий, что паровозы свое отжили. Ушло их времечко. Скоро и кочегары будут не нужны. Пришло время электровозов.
А Ваське было страшно учиться. Само это слово «учеба» вызывало у него неприязнь. Он вечно был в отстающих. Детдом не располагал к прилежной учебе. Хотя учитель физики его отличал, утверждал, что способности у него хорошие. А вот литераторша за косноязычие его терпеть не могла.
Математику вела у них женщина странная. Пол урока она кричала, гнала их всех в ПТУ, а остальные пол урока, повернувшись к ним спиной, увлеченно объясняла задачи. Только объясняла скорее самой себе, потому что позади нее все занимались, чем хотели, а она уже на учеников не реагировала.
Когда нет корней, не за что ухватиться, трудно найти свой путь. Он чувствовал себя нужным только тогда, когда кидал уголь в топку. Вот – он, вот – его руки, вот – лопата с углем, и поэтому едет поезд. А в оставшееся от работы время он терялся. Планировать дела он не умел, хватался то за одно, то за другое. Часто оставался полуголодным не потому, что нет денег, а потому, что забыл сходить в магазин.
– Бестолковый мой, – в периоды нежности говорила о нем Зинаида, – Уеду я в деревню, как жить будешь?
И правда, как ему жить? Васька думал об этом часто, но так ничего и не придумал. Работа кочегаром – вот и весь смысл его маленькой жизни.
…
Вася прошел бы мимо, если б не колыхнулись камыши. А колыхнулись они от того, что кто-то, сидящий на корточках, встал в полный рост. Рост был небольшим, поэтому камыши скрывали стоящего полностью.
Вася вернулся назад и увидел, что в камышах стоит ребенок. Именно тот, которого он искал.
Это была девочка. Со съехавшим на плечи платком, растрепанными космами, в серой кофте, съехавших колготках и без обуви. Вероятно, она пила воду. Рукавом она утирала губы, смотрела на Василия с испугом.
– Вот те и на! А я как раз тебя и искал. А ты вон где, – Василий положил руку на грудь.
Девчушка не двинулась с места. За камышами ее было как следует и не разглядеть.
– Эй, вылезай давай. Ты заблудилась что ли?
Девчушка молчала, опустила голову. Тогда Вася полез к ней сам. Но она вдруг начала от него уходить, раздвигая камыши обратно вдоль берега ручья.
– Да ты чего? Боишься что ли? Эй! Не бойся. Я ж тебя до дому провожу. Стой!
Вася поднажал, догнал беглянку, ухватил за руку. Она напряглась, нахмурилась. Он посмотрел ей на ноги, ноги были совсем мокрыми. Вероятно, ходила она по ручью.
– Ты ж простынешь, а ну, наверх!
Он вывел ее наверх ручья, сел на траву, насильно усадил на руки. С детьми управляться он умел. В детдоме частенько смотрели они за малыми.
– Ты чего это босичиной-то? А? По лесу босой нельзя. Ноги наколоть можно, да и сыро тут. А ну-ка!
Он ловко стянул с нее сырые колготки, взял в свои руки ее холодные стопы, грел и ворчал, точь в точь, как Саныч:
– Ты смотри…ты смотри, ледышки, а не ноги у тебя. Ну, ничего, ничего, согреем ща, потерпи.
Он держал ее крепко, боялся, что побежит опять, поэтому стащил свои сапоги, не снимая девочку с рук, хоть было и неудобно. Снял свои носки, натянул их на маленькие холодные ноги девочки. Носки достали до колен, дарили тепло его ног, но нещадно спадали.
– Да-а… Так мы не дойдем, красота ты моя!
С самого начала, как только нашел девчушку, почувствовал себя Василий необычайно уверенно. Так уверенно, что на душе разлилась благодать от навалившейся ответственности.
– Ладно, держи вот.
Ему нужно было время для обдумывания ситуации, и он достал газетный свёрток, развернул бутерброд, вручил его девочке. Но думать уже не о чем не смог. Он смотрел на девчонку.
Хлеб с сыром разваливались под ее пальчиками, потому что вцепилась она в него крепко-накрепко. Ела, глядя в одну точку – на этот хлеб. Когда кусочек хлеба упал, схватила кулачком, засунула в рот вместе с вырванной травой.
– Не торопись! Не спеши так… Не спеши…
И вспомнил он рассказ соседки о той его сушке… Попробовал бы кто сейчас отобрать бутерброд у этой девчушки! Он подставил грязную ещё от паровозной копоти свою ладонь, крошки теперь девчушка подбирала с этой ладони.
– Не спеши…
Она не наелась, смотрела на него, подняв бровки.
– Нету больше. Да и хватит тебе. Нельзя тебе больше. Уж поверь, знаю я…
Он это знал наверняка. Однажды из детдома сбежали двое пацанов из его комнаты. Бродяжничали они больше месяца. А когда вернули их, работники столовой на радостях накормили изголодавшихся сорванцов от души. Обоих еле спасли тогда. Одного из них даже оперировали, удалили часть кишок. С трудом узнали они его тогда – скелетом вернулся из больницы.
Васька перочинным ножом отрезал тряпичные ручки от своей сумки, перевязал ноги девочки, чтоб не спадали носки.
– Давай понесу чуток, потом сама потопаешь. Пошли…
Он подхватил ее на руки, но по неровностям леса, по кочкам, идти с ребенком на перевес было нелегко. Немного девчушка пошла и сама. Она по-прежнему молчала, на вопросы не отвечала и даже не кивала. Василий уж думал – не глухонемая ли?
– Эй, стой-ка, – он подошёл к поваленному стволу, – А ну, прыгай на закукорки, – показал на спину.
И она поняла. Очень ловко взобралась на ствол, обняла его холодными ручонками. Так идти было намного веселее. Но все ж передохнуть было надо. Василий надеялся, что деревня Рябиновка ближе.
Они остановились на передышку. Василий спустился к ручью, хотелось пить. Есть тоже хотелось, но пить – особенно.
Побежит – не побежит. Он прислушивался. Треснула ветка, оглянулся – девочка спускалась тоже за ним к ручью.
Он сел на корточки. Так же рядом присела и она.
– Не намочи опять ноги! Гляди тут…, – сказал строго, а потом сам же и плеснул водой ей в лицо, пошутил.
Она подскочила, помчалась наверх, но на полпути остановилась, оглянулась, что-то вроде улыбки проскользнуло в ее глазах – и Вася понял: она догадалась, что это была шутка.
Оказалось, что Рябиновку они проскочили. Вышли в поле и увидели по одну сторону небольшую деревушку, а по другую – трассу. Василий решил, что идти надо в деревню. Возможно там знают, откуда эта его подопечная. Да и отдых им обоим нужен, и согреться бы…
Постучали в ближайшую калитку, залаяла собака. Дверь открыла приятная женщина в грязном фартуке. Позади ее хрюкали свиньи.
Вася быстро объяснил, что им нужно.
– А вы точно не аферисты какие? – спросила добродушная хозяйка.
– Нет, я – кочегар простой с маневрового, мы на вашей линии часто ходим.
– Ого! Далековато вас занесло. Проходьте… Чё это она у вас без обуви?
Хозяйку звали Светлана. Она, как и Вася, во все глаза смотрела, как малышка ест. Рукою она выгребала из тарелки оставшиеся лапшинки, тяжело дышала, обсасывала пальцы.
– Свят, свят… Побудьте тута, поспрошаю я… Может кто и знает, где дитя пропало. Вон на полати ее. Смотри-ка, спит уж.
Пальцы девчушки так и остались во рту, а она, склонившись над тарелкой, спала. Вася аккуратно вынул ручку из ее рта, поднял, перенес к печке, уложил и сел рядом. Лапши похлебал и он, привалился к теплой печи и тоже задремал.
Но вскоре проснулся – хлопнула дверь. Светлана вернулась не одна. С ней пришла седая старушка с клюкой. Поздоровались. Она подошла к девочке, наклонилась, рассматривала долго.
– Да, ейная. Их порода-то. Можа и ошибаюся, но ведь глаза-то какие у меня…
– Чья ейная? – не понял Вася.
– Да у нас тут деревушка есть заброшенная. Покрова, называется. Баба Апполинария оттудова будет родом, – поясняла Светлана, говоря о приведенной ею старушке, – Вернее, называлась. Ничего уж от неё не осталось, три дома. Да и жителей – трое. Там у них ни электричества, ни колодцев. Речка только. Оттуда девочка, наверное. Мать-то уж давно уехала, а потом вернулась, да на бабку свою и кинула дочку. Ее вот, коль не ошибаемся, – показала на спящую девчушку хозяйка, – А бабка старая, уж из ума, поди, выжила. А больше ведь там смотреть некому.
– Далеко это? – день клонился к вечеру, Василий уж переживал.
– Стемнеет скоро. Мы сейчас Витьку, соседа, попросим, он вас быстро туда доставит. Мотоцикл-то на месте, знать и он… Девочку отвезёшь, да на трассу он тебя забросит, а может и куда надо, сами уж договоритесь.
Василий пошел вместе со Светланой, а старушка осталась в доме. С мотоциклистом договорились быстро. Парень, почти ровесник Васьки, понятливым оказался.
Вася вернулся за девочкой, вошёл в дом. Старая Апполинария гладила ее по голове. Та крепко спала.
– Ну, давайте. Я возьму ее, может и не проснется…, – он аккуратно поднял ее, понес к двери. Она не проснулась, мягко обвисла на его руках.
– Отреченные обое вы …, – вдруг сказала тихо ему в спину старушка.
Он обернулся к ней, чтоб открыть дверь ногой и задом, переспросил:
– Какие?
– Отреченные…
– Это как это? – слово вроде и знакомое, но сейчас он не понимал, о чем говорит эта Апполинария.
– Нету ниче у обоих. Жалость одна…
Вася уже толкнул дверь, вывалился на улицу, так и не поняв, чего ж хотела сказать старушка. Пока усаживали в люльку, малышка приоткрыла глаза, но потом, укачалась – уснула опять.
Уже начало вечереть. Солнце клонилось к закату. Васька выглянул из-за плеча водителя. Он любил скорость. Навстречу неслись могучие сосны, будто кудрявые мудрые старики, склоняясь к дороге.
А Вася думал, что нет ничего лучше прекрасного вольного ветра, когда летишь навстречу хорошей цели и видишь эту цель. Он так рад был сейчас, что спрыгнул с паровоза. Ведь не зря же спрыгнул. Не зря … И пусть сейчас помощник машиниста Леха нежится в объятиях своей жёнушки, а он, измученный, до сих пор не попал домой, все равно – он победитель. Он, а не Леха.
Он перевел взгляд на девочку, смотрел на её растрепанные волосы, бледное лицо, и вдруг увидел какая она слабенькая и одинокая. И горячее чувство заботы охватило его. Захотелось сейчас ладонями огородить её от печалей, от жизненных перипетий, от всего того, что выпало ему, и возможно, перепадёт и ей.
– Вон они, – крикнул Виктор.
– Где?
На холме, под густыми зарослями не то вишни, не то сирени – дома, вросшие в землю, едва было видно. Последний километр ехали они по тропинке среди диких запущенных полей, потом переехали бревенчатый мостик над мелкой речушкой и въехали на холм. Это и была деревня Покрова. Вернее – три дома, развалившиеся срубы и печи, заросшие крапивой.
Однако навстречу им двигался кривоватый мужичок в длинной старомодной рубахе.
– Этит …этит твою. Откуда? А… Вон она где! – он увидел девочку в люльке, – А бабка орет. Орет и орет. Еле успокоилась. А они, значит…
– Здравствуйте! Ваша девочка? – строго перебил Виктор.
– Наша, наша…, – закивал мужик.
– А в милицию заявляли?
– Нету у нас милиции, мы ж… Где уж… Какая милиция?
– У вас ребенок пропал, а вы даже не ищите?
– Ищем, ищем, как же… И Люська, и я… Облазили все кусты, да… И вон там, я там в Ильиной роще ходил, грибов насобирал. Боровики ведь. А Люська хвать их, и в яму…
– А Люська это кто? – спросил Вася.
– Да баба. Тоже тут живёт. Вона там… Но спит она, – он выразительно щёлкнул себя по шее, – В Рябиновку ходила, чего уж…
– Это бабушка ее? – Вася пытался понять.
– Нее, какая бабушка? Чего вы! Насмешили, того и гляди в штаны сделаю. Люська ж меня моложе, хоть и …в общем… Как в Рябиновку сходит. А бабка Шура вон в том доме живёт. Но она того уж…, – мужичок был то ль слегка слобоумный, то ль просто придурковатый. Он перепрыгивал с одного на другое, понять его было сложно.
– Чего того?
– Так кричит. Кричит и кричит…
Витя с Васей протолкали мотоцикл чуть дальше.
– Буди, приехали.
Василий разбудил девчушку.
– Эй! Найдёныш, вставай. Домой приехали. К бабушке.
Помог выбраться из люльки.
Дверь в доме перекошена. Открыли с трудом. Какой-то кислый запах пахнул в лицо. Полы земляные…
– И как они тут зимуют? – озадаченно смотрел на Василия Виктор. Тот только пожимал плечами.
И тут из-за печи раздался жуткий истошный крик. Девочка прильнула к Виктору, он был ближе.
За печью на кровати лежала старуха. Видно было, что когда-то здесь были пышные подушки и вышитые простыни, но сейчас все это было серым, вокруг постели – мусор и тряпье. Старушка в теплой фуфайке, платке, валенках, лежала и смотрела на них.
Она протянула руку к девочке и опять закричала.
– Тихо, бабушка, тихо, – первым в себя пришел Виктор, – Нашлась ваша внучка. Видите, нашлась. Мы ее привезли.
Девочка вдруг подошла к старухе, залезла на кровать и легла с ней рядом. Напряжённая, как костыль, рука старухи расслабилась, упала на внучку, она закрыла глаза.
Солнце садилось за горизонт, миссия была выполнена – ребенок вернулся домой.
Можно было уезжать …
