Бирюк. Могилы роет, кладбище сторожит. А чего его сторожить? Это деревня, здесь все свои, никто там по ночам не шастает. Иногда в сторожке там остается до утра. Порядок наводит. Тропинки чистит. Опавшую листву собирает. Заброшенные могилы в порядок приводит. Иногда просто обход делает и в свой дом возвращается. Федор еще и егерем у них в деревне считается. Каких животных выхаживает, лисиц, в основном.
Волки тоже случались. В вольере у него жили. И даже однажды лося выхаживал. Двор у него большой, сарай тоже, и две здоровые, но поджарые собаки. Всегда с ним. В лес. На кладбище. Вроде бы, хороший мужик. Рукастый. Но все молчком. Ни с кем не дружит. Никто про него ничего толком не знает. Кто такой, откуда. Раньше в этом доме ведьма жила, Ефросинья. Потом сгинула. И этот бирюк приехал и поселился. Местные ходили с делегацией. Прознать, кто таков. А он говорит, Федором зовут. И глазами своими темными, как ночь, смотрит. Оторопь берет. Язык немеет. У, боялись местные, поклонились и ушли. Федор так Федор. Потомок Ефросиньи, стало быть. Тоже со странностями. Пусть живет. Зла не творит. Наоборот, помогает. Кто из местных заболеет, всегда тут как тут, на машине до города к врачу везет. Хоть среди ночи. Как только прознает, не ясно. Думали, колдун. Пришла к нему однажды Дуняша. Муж, говорит, заболел, подсоби. А этот бирюк смотрит мрачно и говорит: – К врачу отвезти могу. Закопать могу. Тебе как подсобить нужно? Больше местные к нему не лезли. Ни во двор, ни в душу. Захочет – поможет. Не захочет – значит, так надо. Женщину Федор про себя назвал Ундиной. А как ее еще звать? В камышах у реки спала. Русалка эта к вечеру только очнулась. Села осторожно на топчане. Огляделась. Собаки залаяли, к ней подбежали. Хвостами машут, лицо лижут. Она улыбнулась, каждую погладила. А потом и хозяина дома увидела. – Федор меня зовут. А тебя? А она молчит и смотрит на него. На него и сквозь него. Глаза у нее черные, как дорога в ад. И словно она на Федора сквозь закрытые веки смотрит. Там, за взглядом этим, река темная, черная, воды мутные. Что с ней случилось, кто такая, не скажет. Не скажет – и не надо. Ее дело. – Ундиной звать буду, – кивнул Федор. Так и стали жить. Первый день она отлеживалась, видно было, что ей неловко просто так лежать и ничего не делать. Поэтому на следующий день решила его отблагодарить за приют. В избе прибрала. Еды наготовила. Давно Федор так вкусно не ел. Суп ел, аж слезы выступили. Посмотрел на нее и сказал: – Горячий просто. Я сам с руками, готовить умею. Но не так вкусно. Она только головой кивнула. Даже не улыбнулась. В вечеру, вроде, порывалась уйти, остановил ее, слегка тронув за рукав. – Не хочешь уходить туда, откуда пришла – оставайся. Ты мне не в тягость. Я тебе тоже в тягость не буду. Местным интересно было, страсть. Неужто бирюк себе жену нашел? Но спрашивать побоялись. А то смотрит зенками своими, аж мурашки по коже. Захочет – сам скажет. А и не знают – и то легче, совесть чиста. Может, тоже ведьма какая. Тоже глазищи темные, как небо после заката. Два сапога пара. Стала Ундина Федору помогать не только по дому. На кладбище с ним ходила. Помогала убирать. Нравилось ей там. Тихо, спокойно. Даже разговаривала как-будто с кем-то, шептала что-то. Только с Федором молчала. Как немая. Даже с собаками его, бывало, говорит тихонько, а с Федором – молчит. Однажды только спросила Федора, который убирал старую могилу: – Ты их слышишь? – Кого? – Мертвых. – Я их вижу. Так она и не поняла, про покойников он или на самом деле видит их призраки. У Федора, как и у нее, тоже была тайна. И он ей ее не расскажет. Да ей и не надо. Своей хватает. Да и какая у нее тайна? Жизнь не удалась, любовь не сложилась, ребенок не родился. Мать рано умерла, отец сразу на другой женился. А у той своя дочь и две внучки, лишней стала. Как-то Ундина проснулась утром и из-под опущенных ресниц наблюдала за Федором. И у него, наверняка, такая же тайна. Нет ничего страшного в прошлом. Просто хорошего там тоже нет. Федор спиной почувствовал взгляд, повернулся, нахмурился слегка. – Чего смотришь? – А чего бы и не посмотреть, коль мне боженька глаза дал? – В бога веришь? – Ни в бога, ни в черта, ни живых, ни в мертвых. – А в меня веришь? – А как в тебя верить надо? – Просто. Она пожала плечами. – Не понимаю я, про что ты. Ты не бог, чего в тебя верить? Сам в себя верить должен. – А если сил нет? Она долго на него смотрела, пристально, а потом ответила: – Найдем. Федор крякнул. Сразу как-то на душе потеплело. Ундина легко встала и сразу начала что-то делать по дому. Все у нее получалось быстро и хорошо. Федор кашлянул. – Как, все-таки, звать тебя? – Дотошный какой. Ну, Ларкой меня мать кликала. – И как звать тебя? Она впервые усмехнулась. – Мне Ундиной быть нравится. – Может, сказать кому надо, что ты жива – здорова? – Отец у меня один остался. Я к нему уже Ваньку-дурачка отправляла с весточкой и гостинцем. Пусть живет и обо мне не думает. Раньше у него это получалось. – Может, надобно с ним помириться? – А мы и не ссорились. Федор, не лезь мне в душу. И опять оба надолго замолчали. Много лишнего уже наговорили. А потом Ундина застудилась, приболела, Федора за руку взяла и стала говорить отрывисто: – Мать мне приснилась, покойница. Словно живая. Пришла к нам с отцом, как ни в чем ни бывало, и целый день с нами прожила. Живая, понимаешь? Как будто и не умирала. Ходила еще, командовала, как обычно, указывала, кому что делать, было у нее такое. А потом ушла. И даже не страшно было почему-то. И я отцу говорю, что сегодня среда. А может быть, она к нам каждую среду приходить будет? А отец улыбается так осторожно, плечами пожимает, сам не знает, не понимает, что к чему. А я думаю, что нет уж. Не хочу. Не надо. Умерла и умерла. Представляешь? – Представляю. – Я еще во сне думала, что мертвые, все-таки, приходят, не врут люди. Только почему же она раньше-то не приходила? Не помогала? Значит, не приходят. Высказалась, руку отпустила, и уснула сразу. А утром уже и встала, выздоровела. И словно не помнит ничего. А может, и правда не помнит. Не ясно. Только вечером с ним в сторожку идти собралась. Он вопросительно посмотрел на нее. – Скучно тебе там, поди. А я пирогов напекла. Он ничего не ответил. Пошел, собак свистнул. Она следом. Может, одиноко ей в доме по ночам оставаться. А может, и страшно. А в сторожке, как уже спать собрались после обхода, под окном ветка хрустнула. Русалка его всем телом задрожала. Кто это, спрашивает. Страшно ей в самом деле. – Собаки, наверное. Не лают. – А ты ничего не слышишь? Ходит кто-то под окнами. – Никто не ходит. Собаки бы залаяли. И обнял Ундину, чтобы не боялась. И целовать стал. Она не сопротивлялась. Только спросила: – А можно ли на кладбище? Тут мертвые. – Но мы-то живые. Так с тех пор и стали жить как муж и жена. Только Ундина опять все молчком, молчком, и глаза черные, непроницаемые. Хотя Федора это не напрягало. А чего говорить? Живут, и ладно.
